/ Форум / Наш Портал / Статьи

Если Вы имеете дело с болезнью или травмой, то верьте в своё выздоровление. Превратите эту веру в действие и работайте над собой, чтобы поправиться. Никогда не теряйте из виду цель и всегда полагайте, что любая болезнь излечима.

Читать полностью:

Чтобы увидеть ссылку
зарегистрируйтесь или войдите

Ответ для robot:
Но ведь на устах, например, Ю.Власов, В.Дикуль. Данная подборка интересная, но не совсем полная. А вообще, спасибо за статью.

Ответ для dispoussr:
ВЛАСОВ ЮРИЙ “Формула воли: верить” .

Ничего необычного в том, что случилось со мной, нет. Я был чемпионом и действительно самым сильным человеком. Потом десять лет — с 1968 по 1978 год — жил почти, как все, и стал таким немощным, что годы последующих тренировок с трудом собрали меня. То, что я был чемпионом и действительно сильным, позволяет сравнивать оба состояния. Я узнал, как чувствует себя человек, далекий от физических нагрузок, загруженный работой, делами и уже прихварывающий. Сразу после Игр в Токио я начал сбрасывать вес. Я понимал, что лишние килограммы — обуза всему организму, не только сердечно-сосудистой системе. Да и противен был лишний вес!

Большие тренировки я свел к разминкам с тяжестями и бегу: два-три раза в неделю.
На таких тренировках я продержался вторую половину 1967 года и весь 1968-й. К исходу 1968 года я с удивлением и тревогой уловил аритмию и одышку. Впервые объявились головные боли. К весне 1969 года я лишь кое-как тянул тренировки - задыхался, аритмия не отступала ни днем, ни ночью. Новое потрясение вобрало все пережитое за последние годы. Мог ли я предполагать, что чрезмерные спортивные нагрузки ряда лет способны оборачиваться нервным износом, а в итоге — и потрясением?!

Я противился, не поддавался, но физическое состояние ухудшалось, и я оказался вынужденным прекратить тренировки. Горе и беда так же уверенно подтачивают силу с ними, как и без них. Я убедился: тренировки сами по себе не являются средством оздоровления.

Я уже не имел возможности полноценно вести свою основную заботу — литературную. Головные боли заставляли ее ограничивать. Садился за стол с головной болью, а часа через два она становилась просто нестерпимой. Головные боли врачи определили как следствие сосудистых расстройств. Лекарства давали временное облегчение, потом все повторялось. С каждым месяцем эти сосудистые боли становились изощренней. Они уже не отпускали и к утру. Я опасался наклониться, резко повернуться — боль переходила в головокружение и тошноту. Давление опускалось до 80–85 мм (верхнее) и 70–75 мм (нижнее). Это обернулось вялостью и слабостью. Я обрыхлел, кожа обвисла, под глазами залегли мешки. Я дышал с шумом, сипеньем, говорил торопливо, нервно, почти не слушая собеседника, а самое печальное — считал себя глубоко несчастным. Я дошел до того, что стал жаловаться и жалеть себя — падения ниже не бывает, а ведь я только входил в развал, все «прелести» его были впереди. Как ядовиты эти чувства, я еще не понимал. Нет, я не трусил — я был подавлен из-за невозможности работать нормально. Тогда, да и сейчас, это было для меня главным. Без этого жизнь теряет привлекательность. Дни без смысла я принимать отказываюсь ...

За все годы тренировок и выступлений я всего два-три раза поддавался гриппу, а тут едва поспевал отбиться от одного — наваливался другой. К весне 1970 года я весьма отдаленно напоминал прежнего тренированного человека.

Неожиданно для себя я отметил боли в печени. Прежде я и не подозревал, что это такое. Боли после еды вскоре стали обычными и нередко сопровождались ознобами. К лету 1970 года я уже почти ничего не мог есть — лоб, щеки и даже шея дали какую-то темную пигментацию. В периоды наивысших обострений печеночной болезни я не в состоянии был поднять даже пять-шесть килограммов — наступала сильная боль. Врачи поставили диагноз: воспаление желчного пузыря. Разве это болезнь?..

Вскоре мне стало так худо, что даже телефонные переговоры почти целиком взяла на себя жена.


Из всех видов физической нагрузки я справлялся лишь с полуторачасовой ходьбой. Но не дай бог в этой ходьбе прибавить шагу — мучительная боль в голове уже не покидала до ночи.
Будущее угнетало. Я расходовал средства, почти ничего не зарабатывая. Я сузил жизненное пространство до требования необходимости расход сил только на литературное дело. Я отказался от прежних знакомств, встреч, развлечений.

Да и не тянуло меня к ним, слишком давили беды...

Я всегда был неравнодушен к философии. А тут, страдая бессонницей, увлекся, читая чудовищно много. Идя от истоков греческой мысли, я не мог не набрести на стоиков. Я жадно прильнул к этим страницам. Вот чего мне недостает! Но как же мало было о них сказано!

Гордая суровость стоической морали, ее требования самоусовершенствования и мужественности не могли не увлечь. Но уже проповедь «не требуй, чтобы совершающееся совершалось по твоей воле... и ты проживешь счастливо» или «ничтожен и жалок тот, кто вечно ропщет и, находя неудовлетворительным мировой порядок, хочет исправить богов, вместо того чтобы исправиться самому» отталкивала своим откровенным потворством злу и несправедливости. Нет, покорным несправедливостям я быть не мог ...

И еще многое другое вызывало несогласие. И все же знакомство с этим философским направлением не прошло бесследно.

Впервые я пришел к мысли, что причины уязвимости человека в нем самом. Человек способен вынести невероятное, если закален духом. Да, да, сначала заболевает дух, потом — тело! Эта простая мысль потрясла. Именно так — я расстраиваю деятельность организма всем хламом переживаний, ненужных чувств. Я начисто лишаю себя радости.

С тех месяцев меня глубоко увлекает идея тренировки воли. Я по-всякому обдумывал эту мысль. Действительно, если овладеть этим искусством, ты уже неуязвим и непобедим! Вот оно — подлинное всемогущество!

Пусть в этом крылась ущербность, узость, однобокость, но в то же время это являлось и серьезной победой, началом движения к будущим решающим выводам. Я понял весьма существенное: в восстановлении и сохранении здоровья над всеми лекарствами, тренировками и т.п. преобладает здоровая психика. Любая физическая деятельность, любые диеты, любые самые совершенные отдых и лечение обречены на провал без осознания этой простой мысли.

К тому времени я не мог почти ничего есть, поддерживая силы лишь весьма суровой диетой. Я был не в состоянии не только пить кофе или чай, но даже обыкновенную горячую воду, не рискуя заполучить возрастание аритмии и головной боли. Головные боли просто мордовали меня. Я не выползал из желудочных расстройств, десны мои кровили и нарывали. Я жил только искусственным сном — на снотворных.

В конце концов я убеждаюсь в том, что снотворные не обрабатываются печенью. Она блокирует их, она слишком расстроена. Теперь, чтобы снотворное пробилось через нее, я должен ничего не есть с обеда. И все равно я сплю не дольше трех-четырех часов. Впрочем, по пять часов я сплю все последние годы.

Порой я теряю за ночь три-четыре килограмма. Меня качает от слабости, все зыбко, неустойчиво. Иной раз я перемещаюсь, опираясь на стены. Впервые я не пишу, до сих пор я работал в любом состоянии. Чтобы ночью не простужаться в мокрой постели, сплю на пледе.

Позвоночные боли преследуют в любом положении. Не могу толком ни лежать, ни сидеть. Одно воспаление легких сменяется другим, я в непроходящей простуженности. Меня изнуряют желудочные расстройства. Я свыкаюсь с болями в сердце и уже не пугаюсь. Я постоянно зябну. Я мерзну даже в жару.

С невероятной силой обозначается тоска по жизни. Я остро переживаю каждый восход солнца, каждый ливень или шум листвы под ветром. Я тоскую по каждому дню. Я считаю про себя: какой год я уже загнан болезнями на домашний пятачок... Хохот, голоса с улицы вызывают щемящую зависть.

Большинство передач по телевизору я лишен возможности смотреть: от них кружение головы и боль. Я избегаю магнитофон — это слишком серьезное напряжение. Да, да, жизнь катится мимо, я всего лишь зритель! И теперь уже часто я ловлю себя на том, что думаю о будущем: я прикидываю, как будет близким без меня...

Когда-то в биографии Бетховена я вычитал его жалобу-стон: «О провидение, ... ниспошли мне хотя бы один день чистой радости!» Я счел это красивым преувеличением. Но что я знал о страданиях! Теперь же я всем телом, любой частицей себя воспринимаю муку каждого слова и музыкальной ноты...


Дни и ночи я перечитываю исповедь Аввакума. Меня завораживает неукротимость его духа и невероятная физическая крепость и выносливость.

«Аввакум протопоп понужден бысть житие свое написати...»

Этот поборник старой веры поражал воображение. Существо религиозного столкновения не занимало меня. Важно было другое. Как может вынести человек бесконечные издевательства и страдания и сохранить в полном порядке здоровье и умственную энергию?! Детство — тяжелейшее. Отец — пьяница и рано умер. Мать, «постница и молитвенница», по смерти мужа постриглась в монахини.

За свою жизнь Аввакум снес столько страданий, что и маленькой толики их хватило бы свалить любого человека. Его неоднократно жестоко избивают — от этого он лежит сутками. Его наказывают кнутом, сажают на цепь. Он проделывает путь в ссылку, полный нечеловеческих страданий. С ним — его семья. Аввакума ссылают в Тобольск, погодя — на Лену и в Даурию (Забайкалье). Он тащит лодку в упряжи, сидит месяцами в ледяной тюрьме, ест траву, сосновую кору и «разную мертвечину». Его нещадно избивают, оскорбляют, держат в кандалах. Он хоронит двоих сыновей. Вскоре после возвращения из ссылки в Москву его снова ссылают, теперь — на Мезень. Через полтора года его перевозят в Угрешский монастырь, а затем — в Пафнутьев, где заточают в темницу с забитыми окнами и дверью. Из этого монастыря его отправляют в Пустозерск — это уже край северного холода. Семью ссылают опять на Мезень. И его, и семью сажают в земляные тюрьмы. С тех пор Аввакум называл себя «живым мертвецом». Его тюрьма — яма, выложенная бревнами, крыши нет. Настоящая могила. В северную стужу он сидит совершенно нагой в земляном срубе на хлебе и воде. Но в посты он на две недели отказывается и от этой пищи. Временами у него нет сил молиться вслух, и он твердит молитвы про себя. И именно тогда он обращается к литературному делу, к писательству. Он создает замечательные памятники русской письменности — исторические документы эпохи, среди которых первый по своему значению — автобиография. Кстати, это и первая художественная автобиография в русской литературе. Влияние этих документов столь велико, что после долгих лет заточения в апреле 1682 года Аввакума сжигают на костре. Другого способа принудить его замолчать нет. Ему было тогда шестьдесят два года.

Я перечитывал житие и упорно искал ответ. Почему человек не развалился, не умер? Почему оставался неуязвим в голоде, неимоверной стуже и бедах? В чем основа этой стойкости?! Ведь вся жизнь в нечеловеческих испытаниях!

...Да, да, убеждение! И ничто другое — только убеждение!

Теперь я читаю все, что нахожу о лечении Бехтеревым внушениями. Это поразительно! Люди научаются видеть, овладевать движением без операций. Я, по возможности, знакомлюсь с его взглядами. Что там знакомлюсь? Я глотаю каждое слово, они врастают в мою плоть, их не оторвешь уже никакой силой. Ведь можно внушить себе определенные мысли — и преодолевать болезненные состояния!

Меня увлекает история преодоления болезни знаменитым бактериологом Луи Пастером. В сорок шесть лет его поражает инсульт. Очаг — в правой половине мозга. Еще не оправясь от удара, Пастер обкладывается всеми известными работами по головному мозгу. Это изучение дает ему ключ к преодолению болезни и ее последствий. Выздоровев, он продолжает исследования и совершает самые важные научные открытия. В добром здравии он доживает до семидесяти трех лет. Единственным воспоминанием об ударе явилась небольшая хромота. При посмертном вскрытии было обнаружено, что почти вся правая половина мозга атрофирована — результат того давнего удара. Стало быть, левое полушарие взяло на себя всю работу!

Возможности мозга поистине велики...

Жажда жизни, жажда выздоровления, вера в победу становятся такими могучими, что я уже не сомневаюсь в своих силах. Новой силой духа я по-новому организую все процессы в организме.

В одну ночь ко мне приходит понимание бессилия лекарств и врачеваний. Напор тяжких переживаний, волевая рыхлость превращали меня в раба недугов. Человеческий организм теперь представляется мне огромным ухом. И это ухо наставлено на тебя. Не проходит бесследно ни одна мысль. Малейшее движение мысли отмечается и подытоживается соответствующей физиологической реакцией. Не существует бесследных мыслей. Все мысли замыкаются в наших физиологических системах. Они суживают или расширяют сосуды, задерживают деятельность пищеварительных органов, нарушают сон или бешено гонят сердце. Невозможно проследить все множество этих ответных реакций. Скверные мысли, не блокированные волей сопротивления и мужеством поведения, злоба, раздражительность, страхи, жалобы, сомнения, беспокойство — все это оборачивается расстройством организма, а в течение длительного времени — хроническими расстройствами на уровне болезней.

Итак, очистить организм от яда лекарств и оздоравливать! Начать с ничтожного, но укреплять! Отвоевывать каждый шаг, каждый день без лекарств. Снижая дозы, отказываться от них, отказываться постепенно, но решительно отказаться в ближайшие месяц-полтора. День без лекарств и в движении — победа! Не поддаваться неудачам. Любые срывы, любые болезненные явления рассматривать как временные. Другого пути к выздоровлению нет! И не только для меня. Природа поставила его единственным для всех, кто попал в подобную передрягу, а таких, как я после убедился, совсем немало. Я не сомневался в успехе, не допускал иного исхода, а это и есть то самое бехтеревское страстное, могучее и безоглядное убеждение, которое стирает прежнюю связь в мозгу. Только я сделал это внушение идущим не от кого-либо, а от себя. К тому времени даже вид снотворных вызывал у меня отвращение, а ведь до сих пор я ничего подобного не испытывал. Я дорожил ими, страшился остаться без них. Какие только снотворные я не пропустил через себя! И в каких дозах! И все равно они плохо брали. Поэтому я и присовокупил к ним уйму успокоительных средств. Это ослабляло память, изменяло характер, и все равно за всем этим не стоял полноценный сон и отдых.

Итак, вечером 14 сентября я выложил на ночной столик две таблетки, одну из которых надломил надвое. Половинку я вернул в коробочку. Доза была уменьшена на четверть. Я сознавал, что через здоровый сон во многом лежит путь и к преодолению сосудистых заболеваний. Нечего помышлять о выздоровлении вообще без восстановления здорового сна. И это тоже умножало готовность к сопротивлению.

Трудно поверить, но буквально с первых недель нового состояния я начал поправляться. Нет, болезнь сохранила инерцию, и все ее проявления давали о себе знать вполне определенно, но сила их затуплялась с каждым месяцем.

Когда я допил последнюю частичку таблетки, настал черед спать вообще без снотворных. Как ни был я защищен внушениями, ночь надвигалась стеной: я встряхивал себя, освобождаясь от наваждений, но тут же возвращалось чувство беспомощности и возбуждения. Я повторял все слова убеждений и возрождал прежнюю решимость. А ночь уже потушила огни за окном и напустила тишину. Кто жил на снотворных столько лет, сколько я, поймет мое состояние. В половине четвертого у меня поднялась температура. Я казался себе обваренным, я горел. Необычайное нервное возбуждение лишило меня возможности лежать или сидеть. Я шагал по комнате и шагал ...Однако с утра включился в обычную работу. Я работал, занимался всеми прочими делами. И все время я ощущал жар. Возбуждение не умерилось к ночи. Снова я не сомкнул глаз. Это была настоящая буря — бунт организма против моего решения! Безрадостные мысли гнули меня, но я упрямо шагал и шагал, выстраивая свои доводы. Да, я довел себя до развала и отказываюсь жить в хворях и слабостях. Лишь через преодоление привычки к искусственному сну — путь к выздоровлению! Все слова были яркие, очень цветные и каждое глубоко вклинивалось в меня. Одни слова ранили, ослабляли, другие — кроили, штопали следы этих слов и вздергивали волю. Читать, отвлечься какими-то другими занятиями я не мог, слова не проникали в сознание: нервное возбуждение, похожее на исступление и горячку, не позволяло сосредоточиться.

Так и покатились мои будни. Ночь, две без сна, затем ночь вполне достаточного сна. Из трех ночей не смыкать глаз две в течение полугода — очень накладно...

Подлинное возрождение сна наступило через три года. Оно было связано с общим решительным оздоровлением организма, и возвращение к естественному отдыху сделало это возможным.

Мои беды усугублялись тем, что я был лишен свежего воздуха и здорового круговорота крови. Я утратил способность к физической работе. Длительная бездеятельность сказалась на сердце, сосудах, легких. Без движения на свежем воздухе нечего и помышлять о выздоровлении. Я обязан двигаться. Мне пока недоступны тренировки и бег, поэтому осень, зиму и весну я положу на освоение ходьбы, а дальше начну осваивать и тренировки. И ничто, и никто не остановит меня! Через ходьбу в любую погоду я приобрету устойчивость и к погоде, и к физическим нагрузкам — пусть самым примитивным, но за примитивными я потяну все более серьезные и сложные. Любая ходьба для меня — продвижение к торжеству над немощью. Не гнаться за расстоянием и скоростью, не обращать внимание на скорость всех других людей — главное идти, вцепиться намертво в эту возможность!

Через три-четыре недели я поставил новую задачу — отойти от дома на триста метров. Когда я возвращался, мир качался и чернел, в ушах ревели водопады. Я выдавливал из себя улыбку, не чувствуя лица. Я входил в дом и плелся в ванную. Лишь там я отваживался переодеваться: с меня текли горячие ручьи. Я стаскивал совершенно мокрые рубашки. Но мне нельзя было даже смыть пот — я тут же простыл бы. Я утирался полотенцем и пережидал, когда остыну..

Та зима огнем и жаром прокатывала через меня. Я лишь туже взводил пружины воли. Теперь я не страшился перенапрячь их. Я уже вплотную подступил к понятию тренировки воли. Смутно оно уже рисовалось мне. Заклинанья делали меня чрезвычайно выносливым на срывы и сбои. Разве это не из области тренировки воли?.. Я много раздумывал, как найти формулу тренировки воли, как воспитывать нервную выносливость, как вернуть себе нервную свежесть и неутомимость? Это позволит возрождать нервную систему, держать под контролем все психические процессы, быть могучим до конца дней. Этот поиск завораживал, недаром я так вцепился во все, что касалось Бехтерева — его жизни, взглядов.

В феврале-марте той зимы я обратился к заклинаниям против головных болей или, в более широком смысле, — против спазматических реакций организма. По их вине­ я работал кое-как, испытывал раздражительность, сторонился людей, а самое важное — был ограничен в любой физической деятельности. Стоило хоть чуть-чуть напрячься, как головная боль превращалась в злую и на многие часы.

В этот раз я сознательно составил правила лечения. Я решил следить за своим настроением, переменить его, если угодно, стать другим человеком. И это не только во имя излечения главных болезней — я «зарос» скверными чувствами, они отравляли жизнь, превратили меня в тягость даже для самого себя.

Правила я разделил на две части: самовнушения для воздействия непосредственно на состояние сосудов; стирание и воспитание определенных черт характера, а также постоянный контроль за настроением.

Слова для правил вырвались из души. Я лишь ужал их и подчистил. Я выучил их и наказал себе читать каждое утро. Читать, повторяя, так, чтобы представлять как физиологическую картину сосудов, на которые я обращаю часть правил, так и смысловую — это по другой части правил. Не твердить попугайски, а ярко, образно представлять. И не разочаровываться при срывах. Это трудный и затяжной путь. Десятилетиями я закладывал неправильности в работу организма и мозг. Долгие годы нужны, дабы сбить инерцию организма и привить себе новые черты характера.

В те же недели мне попадается работа американца Брэгга. Может быть, с помощью диеты Брэгга я укрощу недуги?.. Четыре с лишним месяца я следую его рекомендациям.

Следствием питания по Брэггу явилось увеличение спазматических явлений. Заснув, я непременно просыпался через час-два от одуряющего головокружения. К трем-четырем часам утра оно ослабевало. Как позже я уяснил, это была типичнейшая реакция на голод. Ведь при чрезвычайно скудном питании я вел весьма деятельный образ жизни. Кроме того, мой организм за десятилетия физической работы привык к энергичному обмену...

Прогулки превратились в пытку. Внезапно начинал кружиться забор. Бывало и хуже, когда я мог выходить лишь с помощью близких. Однако самыми мучительными были ночные головокружения — постоянные, обязательные и не поддающиеся никакому влиянию, неделя за неделей, месяц за месяцем. Увлеченный патетикой Брэгга, я не сразу разобрался в причинах и терпел. Я подавлял в себе любые слабости, считая, что процесс привыкания не может не быть безболезненным, а надо мной стоял... голод.

В другое время я рухнул бы под натиском столь неблагоприятных обстоятельств, а теперь держался. Я сам удивлялся: каким же стойким и выносливым делает психотерапия словом! Огромное лечащее значение данного метода становилось для меня все более очевидным.

Не успел я разобраться в истоках неприятностей, как поспевает новая беда. Я замечаю за собой некоторые странности — необыкновенную жажду, невозможность насытиться. Сдаю кровь на анализ. Вот это фокус? У меня довольно высокий процент сахара в крови! В первые дни я был оглушен: сахарная болезнь! Я дрогнул: ведь эта болезнь не позволит развернуть тренировки, как я их представляю, и, значит, я не смогу быть неутомимым и неуязвимым для бед. Через несколько дней во мне пробуждается ярость. Быть того не может! Я хозяин себе! Буду ползти по сантиметру — не отступлюсь! Буду следовать оздоровительной программе! Буду тренироваться! Буду приучать эту болезнь к своему образу и пониманию жизни. Не я подчиняюсь ей, а она мне. Поначалу я жестко ограничивал себя в углеводах, но после убедился, что без подачи их в организм нечего и помышлять об активной жизни. Я не позволял себе есть лишнее, но то, что организм требовал, я давал. Это в значительной степени избавило меня от слабости.

Я понимал: главное — верить. Непоколебимо верить в правоту и целительность того, что творишь. Ни на толику не сомневаться в себе и результатах работы. Даже ничтожная фальшь, ирония и сомнения сведут на нет любые усилия. Организм настроен на каждое ничтожное движение мысли. Любая преобразуется в физиологические реакции — это от великого приспособления организма в борьбе за выживание. Беда в том, что мозг посылает не только разумные команды, — по этой причине наступает рассогласование важнейших жизненных процессов. Иначе быть не может: при накоплении определенной информации, соответствующем уровне сигнала организм неизбежно совершает поворот в сторону, диктуемую психическим состоянием.

Порой мне представлялось, что тело — мой злой и мстительный враг...

Но не все было столь мрачно. Я видел солнце, небо, слышал людей — и забывал о неприятностях. Солнце, дожди, морозы, ветер, лес, настоящий, живой, — все это оказывало на меня чрезвычайное влияние. Я жил единой жизнью с природой, и это ощущение множило любовь к жизни. Пока она не угасает — человек может вынести все. Она тот великий источник, который питает все наши чувства и прежде всего — волю. Именно в те годы я всей душой привязался к природе. Облака, течение реки, запах земли преобразовывались во мне стойкостью жизни. Вид могучих деревьев всегда вдохновляет меня. Я люблю старые деревья, знаю их по всей округе и поклоняюсь им. И я всегда верил, что вернусь к ним. Вернусь как товарищ по бытию, на равных. Не буду страшиться холода, жара и солнца, ветра, воды. Все будет от жизни и для жизни. И все это я буду принимать с благодарностью.

Как бы ни было мне плохо, я неизменно шел к своим новым друзьям — и они никогда не подводили. Я всегда возвращался от них в уверенности и стойкости.

Теперь для меня уже неукоснительнейшая заповедь — бережение силы и выносливости. Ни в коем случае не запускать себя! Пусть маленькими тренировками, но держать себя в порядке. Помнить простую истину: восстановление гораздо сложнее поддержания формы. Подчас такое восстановление становится практически и невозможным.

Всегда обновлять себя тренировками! Нет большего заблуждения, чем считать это время потерянным...

В те зимние тренировки мне приходит счастливая мысль: читать формулы воли в перерывах между упражнениями, когда я вынужден налаживать дыхание. С того дня формулы воли массированно и непрерывно обрабатывают мое сознание.

Я ощущаю их влияние: я распрямленней, для меня нет бед, все неудачи я встречаю энергией поведения.

Я точно счищал с себя наносы лет — все вокруг обозначалось ярче, образнее и притягательнее. Занимаясь психотерапией самовнушения, я все глубже и глубже проникал в себя. Я как бы исследовал себя. И то, что я узнавал, не приводило меня в восторг. Уродливые, болезненные изветвления характера вызывали стойкое желание сделаться другим, желание отсечь их. Я вводил новые формулы воли. Как и те, самые первые, они вырывались из души. В те дни я начал строить формулы на стирание определенных свойств характера и развитие, закрепление нужных мне. Я вспоминал себя в прошлом — и мне становилось не по себе. Я сам калечил себя, отравлял жизнь, отодвигал ее, делал скучной и неинтересной. И я со всех точек зрения был уязвим. Конечно, не во всем я оказывался виноват. Но под гнетом трудностей, ударов судьбы, разочарований и срывов мой характер поддавался не в лучшую сторону. Теперь даже сами понятия «разочарование», «удары судьбы» и т.п. кажутся мне ненормальными. Нет разочарований, нет срывов или ударов судьбы, есть лишь различная энергия встречного поведения. Ничто не способно заслонить жизнь. Она неизменно притягательна и достойна самой горячей привязанности.

Я сознавал: прежней беззаботности не будет. Отныне и до конца дней я обязан работать, чтобы сохранять жизнь в нужном качестве. Это может нравиться, может не нравиться, но это делать придется. А те, кто несет отметины болезни, должны выдерживать это правило во сто крат строже и уж, конечно, без какого-либо чувства ущербности — так нужно жизни!

Я непрерывно обрабатываю сознание формулами воли. Я обрушиваю на сосуды всю мощь самовнушений. Я без конца проигрываю состояния, в которых обычно выправляю тонус сосудов. Огромным раскидистым деревом в моем сознании вся кровеносная система — самые крупные артерии и самые ничтожные капилляры. Нигде не должно быть узлов, стяжек и дряблостей. Тонус сосудов должен строго соответствовать давлению крови в них, а это давление у меня — только сто пятнадцать миллиметров!.. Я шепчу: «Любые препятствия и любые усталости преодолеваю без спазм. В мозгу действует могучий единый механизм антиспазматической связи и поддержания давления. Всегда раскрытые, раздвинутые сосуды и в них уверенный, мужественный ток крови под давлением сто пятнадцать миллиметров... — не больше и не меньше...» Я продолжаю набирать слова формул и глубже, глубже проникаю в картинку.

День за днем я отрабатывал четкость картинок и слияния с ощущениями того, что я проделываю в них. Мне кажется, я держу сосуды пальцами. Я ощущаю их наполненность кончиками пальцев. Это — результат многолетней тренировки сознания. Я веду пальцами и нахожу стянутости, дряблость. Я начинаю выправлять сосуды. Как правило, там возникает боль, которая тут же начинает рассасываться... И я выглаживаю сосуды. Боль в голове растекается, глохнет. Лишь в груди застаивается привкус тошноты, но и он слабеет... Ну, а если упереться! Сколько раз это уже было, а выход все тот же — единственный: упереться!

К октябрю я неузнаваем. Из груди исчезли последние хрипы, а ведь была не грудь, а какой-то испорченный граммофон: свисты, хрипы, бульканье. Бесследно сгинули боли из глаз. Ванны больше не простужали. Шею, наконец, перестало заклинивать. Разительно изменились к лучшему желудочно-кишечные дела. И одышки почти сошли на нет. Пульс значительно выровнялся, хотя и не выдерживал ритма.

И настроение — я ни на мгновение не сомневался в своих возможностях. Я был готов к любым испытаниям. Теперь я мог браться и за свои заветные книги.

Я достиг той работоспособности и силы, при которых без осложнений справляюсь с любой новой нагрузкой — это и литературные нагрузки, и житейские, и все прочие, порой самые неожиданные. Что больше всего радует — я не устаю так скоро, как во все последние пятнадцать лет. Это не значит, будто я безоблачно чист и неутомим. Нет, я устаю и подчас сталкиваюсь с неприятностями в себе, но это все такие мелочи — о них не следует и вспоминать. Главное — работоспособность неизменно высока. Я успеваю восстановиться к каждому дню — это отдача хорошо отлаженного организма и сна.

Я веду рассказ только об основных трудностях, а сколько было мелких и порой весьма болезненных неприятностей в тренировках и закаливаниях! Без преувеличения: они следовали почти без перерывов. Это ложилось одним долгим непроходящим гнетом. И он способен смять, если ему не противопоставить неукротимость духа. Никогда нельзя терять веру в себя — какие бы беды ни обрушивались и какие бы приговоры ни выносила судьба! Окончателен лишь твой приговор. До той поры, пока ты не вынесешь его, пока сам не признаешь себя сломленным, ты не побежден, организм борется, и есть возможности для преодоления самых черных и безнадежных состояний.

При твердой воле, последовательности и искренней убежденности человек может управлять едва ли не всеми жизненными процессами.

Власть мозга над организмом безгранична. Психотерапия самовнушением нужна не только для того, чтобы придавать психическим процессам необходимые окраску и направление, но и для того, чтобы вызывать надлежащие реакции организма. При всяком волевом преодолении образуется соответствующая связь в мозгу. Каждое последующее преодоление укрепляет ее.

Формулы воли теряют смысл даже при ничтожной доле сомнения в их целесообразности. Мозг это тотчас запоминает.

Надо всегда держать в памяти: сначала заболевает дух, затем — тело. Всегда строю чувств соответствует состояние организма. Задача в том, чтобы овладеть таким набором чувств (приглушив, если не стерпев, нежелательные из них), которому будет соответствовать наиболее благоприятное течение процессов в организме. Это не преувеличение. Ведь не заботы, а характер в большинстве случаев «награждает» человека язвами пищеварительного тракта, диабетом, сердечными неврозами, нарушениями мозгового кровообращения, гипотонией, сосудистой дистонией и множеством прочих недугов. Жизнь в невзгодах — одних разрушает, других — чрезвычайно закаляет. Это тоже находится в прямой зависимости от характера, точнее его способности лишь определенным образом отзываться на потрясения и вообще трудности. Светлая волевая сила выше страданий и любых приговоров судьбы.

Самый существенный вывод тех лет — это необходимость психической тренировки наравне с физической. И уже поистине забавно открытие того, что правила мускульной тренировки совпадают с правилами и законами тренировки психической (волевой), для которой также играют первостепенную роль продолжительность занятий, недопустимость перерывов (ослабляется связь в мозгу), интенсивность занятий (укрепляется связь) и которая также набивает «мускулы» воли (связь прочнеет, становится надежнее, начинает работать).

Это не было случайной находкой. Я напряженно искал законы управления волей, когда болезни обрушились на меня. Я понимал, что главная причина развалов и болезней — нервные расстройства, а это почти всегда — следствие характера. Я долго не мог сообразить, отчего я, крепкий физически человек, рассыпаюсь, хирею. Отчего я лишен способности радоваться? И еще множество вопросов занимало меня.

Я видел: элементы психотерапии самоубеждением присутствуют во многих верованиях и нравственно-этических учениях. Я поражался: слабые люди становились могучими, непобедимыми, физически несокрушимыми. В этом явственно проглядывал элемент психического преобразовательства. Мои выводы крепли, принимали более ясные формы. Затем последовало обращение к Бехтереву, его лечению внушением. Происходило выправление ненормальностей в деятельности внутренних систем. Исцеление чудотворной иконой — это ведь психотерапия, не больше. Это мгновенное разрушение старой связи, отравляющей жизнь. Нет, я уже не сомневался в главенствующем и определяющем значении психического фактора.

Подобно тому, как физические упражнения помогают выправлять различные недуги, так и психотерапия самовнушением лечит психику, возрождая утраченные качества и развивая другие, очень важные.

«Внушать следует мысли и чувства, запечатленные в формулы воли». Повторение нужно для образования и укоренения соответствующих связей. Почему именно повторение, а не просто сама по себе мысль? Потому что это те чувства и мысли, которые несвойственны какому-то характеру или недостаточно развиты, а они жизненно необходимы. Поэтому формулами воли как бы вживляются нужные связи, то есть нужные мысли и чувства, которые единит воля».

Повторение формул много раз — это первое условие занятий. На мой взгляд, такая психотерапия полезней утром. Она создает настроение на весь день. Неплохо в течение дня еще разок-другой обратиться к формулам, хотя бы на пять-семь минут.

Не всегда, но иногда стоит повторять формулы вслух — это воодушевляет».

«Кроме чтения формул, надо разворачивать их в сознании, не упирать лишь на механику повторений. При повторении формул должно выполняться одно непременное условие: хоть на короткое время надо услышать мысль.

Низкая действенность занятий и утомление могут быть связаны с завышением числа формул. Получается долгое, изматывающее бормотание. Это — ошибка. Очень хорошо на ночь внимательно просмотреть формулы. Нет, не обязательно повторять, а лишь вдумчиво пройти взглядом.

Я не оставляю формулы неизменными. Что-то исключаю, что-то ввожу.

На занятиях переходить к очередной формуле следует лишь при овладении предыдущей. Овладением ее можно считать то состояние, когда ты воспринимаешь мысль, а стало быть, проникаешься соответствующей убежденностью». В основе искусства жить — освобожденность от любых форм страха.

Из всех чувств страх — одно из самых сильных. И это естественно, он уберегает нас от гибели. Однако в нем и опасности для организма. Многоликий страх искажает психические процессы. Агрессивность и озабоченность во многом порождены страхами. Страх проникает в сознание беспокойством, раздражительностью, грубостью, слабостью, печалью, покорностью судь­бе, сомнениями. При внимательном анализе поведения вдруг обнаруживаешь страх в своих самых невинных поступках и настроениях. Таким образом, человек оказывается под неослабным прессом этого чувства и его производных. Он как бы намагничен ими. Страх и его производные оказывают разрушительное влияние именно в обыденных условиях, выступая в личине других чувств, вроде бы безобидных или не столь тревожных. Однако именно при страхе и подобных ему чувствах происходит угнетение функций, сужение сосудов, рассогласование различных процессов, потеря сил и т.п. Страх и его производные — это постоянный спазм всего организма, нарушенность в согласованности работы его органов, изменение психики. Эти чувства обворовывают нашу волю, калечат характер и разрушают здоровье. Снять напряжение страха, освободить все системы от его гнета — значит вернуть человека самому себе.

Преодолевать «намагниченность» страхом помогают формулы воли. Эта терапия самовнушением весьма благотворно лечит не только психику. Но и наши внутренние системы. Формулы воли для этого случая должны быть построены на отрицании и подавлении страха и утверждении мужества. Эти же формулы должны включать и такие чувства, как веру и убежденность в своей правоте, радостность настроения, любовь к жизни. Форма освобождения, преодоления любого страха — радость. Кроме того, она снимает общее напряжение организма, в том числе и различные спазмы. Радость — это набор нервной энергии, одно из самых ценных чувств. Его надо не ждать, а искать, культивировать, «возде­лы­ва­ть»...

К тому же, что и страх, разряду болезненных чувств относится чувство неудовлетворения, близкое к зависти. Оно тоже угнетает нервную и прочие внутренние системы. Равнозначно по отрицательному результату и чувство раздвоенности в желаниях, помыслах, поступках. Эта раздвоенность притупляет волю, создает путаницу в работе внутренних органов противоречивыми командами.

Когда человек жалеет себя и особенно — жалуется, трудности умножаются. Это подтачивает волю и угнетает организм. Человек не должен жаловаться — это стыдно, в этом всегда присутствует и определенная доля иждивенчества.

Не следует придавать значение обидам и предвзятым суждениям других. Нелепо ставить в зависимость от кого бы то ни было цели, помыслы и чувства. Воспитание спокойного отношения к обидам, несправедливостям, грубостям, — одно из самых трудных в системе выработки нужного характера. Положительность формул воли и в том, что они держат психику в готовности к неожиданностям самого различного свойства и тем самым оказывают могучее защитное действие.

Самовнушение не терпит никакой фальши. Нужна полная, искренняя отдача в убеждениях себя. Конечный итог самовнушений зависит от силы убеждений и от времени, затраченного на убеждение.

И, само собой, не имеет смысла обращение к формулам как лекарству, лишь когда тебе плохо. Это лекарство лечит через длительное время. Нужны годы, чтобы оно стало надежно защищать, хотя первое облегчение может последовать и довольно скоро.

Формула должна быть краткой и чрезвычайно выразительной. Тогда она всегда легко предлагается памятью. К примеру: «Никогда не сомневайся в себе и в своих возможностях! Все можешь!»

Время повторения формул у каждого, надо полагать, разное. Однако опасно чересчур долгое время — это может вызвать утомление, рассеивание внимания, раздражение. Мой совет: не тратить на это более двадцати-тридцати минут в день. Пропуски недопустимы. Когда совершенно нет времени, я просто внимательно проглядываю формулы.

На первых порах трудно дается сосредоточение, мешают сомнения. Однако постепенно все трудности отступают. У каждого время втягивания различное. Надо держаться правила: «Любая мысль переходит в твой физический строй. Приучайся к дисциплинированному мышлению. Дави отрицательные чувства. Убирай мусор!»

И у меня было не все гладко. На первых порах и даже через годы в трудных столкновениях с жизнью доводы самовнушений порой рассыпались, брали верх прежние чувства и настроения. Однако с каждым месяцем я туже стягивал чувства в узду.

Мне возражали, будто это обедняет человека, делает его вроде машины. Это глубоко неверно. Я избавлялся от власти болезненных тревог, яда сомнений, упадка духа, гнета тяжких мыслей. Жизнь, наоборот, становилась дороже и привлекательней».

Человек способен вынести невероятное, если закален духом. Да, да, сначала заболевает дух, потом тело! Эта простая мысль потрясла. Именно так - я расстраиваю деятельность организма всем хламом переживаний, ненужных чувств. Я начисто лишил себя радости.
И еще я понял нечто важное - самое важное, из чего в будущем выросла целая система взглядов и стала возможной эта их эволюция: тело, как и дух, нуждается в руководстве.
С того времени меня глубоко увлекает идея тренировки воли. Я по-всякому обдумывал эту мысль. Действительно, если овладеть этим искусством, ты уже неуязвим и непобедим! Вот оно, подлинное всемогущество!..

…Я понимал, что моя нервная система не соответствует уровню напряжений, которыми оборачивалась жизнь. Я искал способ сделать ее более устойчивой и на этой основе выправить здоровье. Я всегда верил в могущество воли и духа. Я решил овладеть волевыми процессами, не имея средств для этого. Я твердил о закаленности воли, больше разумея под этим мужество поведения при болях и неудачах и совершенно не сознавая, что волевые процессы упражняются, поддаются тренировке и закаливанию. Я полагал, что отказом от чрезмерностей в работе, упорядочением жизни верну нервной системе свежесть и работоспособность, восстановлю ее. "И еще следует искать радость!" - приказал я себе. Я искал опору в твердой воле, но только она одна не давала и не могла дать исцеления.

Беда заключалась и в том, что я пока не владел методикой оздоровления психики, больше того - не представлял, что она вообще возможна. Характер рисовался мне некоей константой, над которой мы не властны.

И всё же дальнейшее ухудшение здоровья я сумел предотвратить, и не только предотвратить, но по ряду показателей заметно выправить. И опять-таки за счет воли... Я находил книги о людях великого мужества и упивался ими.

С юности я не возвращался к исповеди Амундсена, а тут заново жадно пропахал все страницы. Что за человек! Пройти Северо-западным проходом, зазимовать, а потом пройти на лыжах 700 км, перевалив через горную цепь высотой 2750 м, чтобы с ближайшей телеграфной станции оповестить мир о победе, и вернуться обратно! В сутки пробегать по рыхлому снегу около 40 км, спать в снегу - ни рации, ни вертолетов на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств - волей преодолевать риск, усталость!.. Спустя 30 лет в дрейфе на "Мод" через Северо-восточный проход несчастный случай: падение плечом на лед высоких корабельных сходен - и опасный перелом. Через несколько дней медведица сбивает Амундсена, он падает на то же плечо. Не дожидаясь срастания кости, он прописывает себе суровое лечение - тренировки движением. Почти полгода беспощадных упражнений возвращают руке прежнюю подвижность. Но через три года рентгеновский снимок показывает невероятное: Амундсен должен был навсегда утратить способность двигать правой рукой. На том несчастья не кончились. В крохотной корабельной обсерватории Амундсен отравляется газом осветительной лампы. Лишь спустя несколько дней спало бешеное сердцебиение. Миновали месяцы, прежде чем он оказался в состоянии сделать что-то без мучительной одышки, и годы, прежде чем он поправился окончательно. Спустя четыре года после отравления врачи требуют ради сохранения жизни прекращения исследовательской деятельности. И в этом случае Амундсен тренировками возвращает здоровье.

Все верно! Идти навстречу грому пушек и ураганам - и побеждать!

А Уильям Уиллис? Сколько раз я перечитывал его книгу "На плоту через океан"! На 61-м году жизни один пересекает Тихий океан в его самой безлюдной и неспокойной части. Этот человек сочинял стихи, мог стать художником, а выбрал судьбу простого матроса. Что только не пережил он? Голод и бунт на паруснике. Уиллис тонул, умирал в джунглях от лихорадки, получал переломы, временно слеп - и все равно сохранял веру в жизнь. И вот это путешествие. Он мечтал о нем всю жизнь! Не имея денег, он собирает обыкновенный плот и отправляется в плавание. Все полагают - навстречу смерти, а он не сомневается - к победе! Всю жизнь он вынашивал эту мечту! Далеко от земли непонятная болезнь опрокидывает его, и он несколько дней корчится от нестерпимой боли. Нет ни лекарств, ни врачей - только океан. Он теряет сознание, приходит в себя, снова забывается. Проходят сутки. Боль достигает такой силы, что он с надеждой поглядывает на нож. В сознании дикая мысль: распороть живот у солнечного сплетения- там боль, распороть и, вырезав эту боль, избавиться от нее! А после - медленное исцеление. Исцеление при необходимости управлять плотом, двигаться, заботиться о пище. Нет, он все равно победит! Уиллис исчисляет курс и ведет плот к цели. Эта цель - мечта всей его жизни. Он слепнет от солнца и несколько дней лежит в тени под парусом, но плот все равно на заданном курсе. Он не упускает его с этого курса. Сокрушительные шквалы на целые недели лишают его сна. Он дремлет урывками по 5-6 мин. И он плывет и приплывет к цели. Затем новое плавание - от Самоа до Австралии. Ему предстояло преодолеть Большой коралловый риф. Его отговаривали жена, друзья - бывалые моряки. Однако Уиллис вышел в плавание. Он шел под парусом, переходил на весла, когда был штиль. Он спал, привязав руль к ноге. Однажды он сорвался с мачты и шесть дней провалялся парализованный на палубе, мучимый жаждой, но ни единой души вокруг! Он корчился от боли, но полз к воде. Он выжил!..

"И вот я один в мире воды, звезд, солнца и странствующих ветров..."

Не хватит и сотни томов для рассказов о мужестве людей. Но каждая история укрепляла волю, я будто умывался живой водой. Мечта помогает преодолеть печальные обстоятельства. И все время в сознании не угасала строка Михаила Зощенко из "Возвращенной молодости", его строка о себе: "Нет, я не стремлюсь прожить слишком много, тем не менее я считаю позорным умереть в 38 лет". И я считаю позором гибель в такие лета, не только позором, но и преступлением перед природой, предательством себя и своего дела.
Из пережитого я вынес один вполне определенный вывод: смерть собирает урожай там, где дух дремлет или болеет. Я пристально вгладываюсь в себя и окружающий мир: искал секреты владения здоровьем, тяготился зависимостью жизни от обстоятельств. Я мечтал управлять здоровьем, быть его хозяином, чтобы жить и делать свое дело и без помех, и счастливо...

...Я еще очень далек от исчерпывающего ответа. Я еще слишком многое не понимаю, а жизнь в таких случаях наказывает. Я еще опускаюсь до того, что жалуюсь знакомым. Часами жалуюсь по телефону, в письмах и разговорах. Я еще не сознаю, что всякая жалоба, пусть даже себе, - предательство себя, ибо трухлявит волю, умножает энергию болезни, укрепляет зависимость от всех болезней.

Дни и ночи я перечитываю "Житие протопопа Аввакума". Меня завораживает неукротимость его духа и невероятная физическая выносливость.
За всю жизнь Аввакум перенес столько страданий, что и маленькой толики их хватило бы свалить любого человека. Его неоднократно жестоко избивают - после чего он лежит сутками. Его бьют кнутом, сажают на цепь. Он проделывает путь в ссылку, полный нечеловеческих страданий...
С тех пор Аввакум называл себя "живым мертвецом". Его темница - яма под открытым небом, выложенная бревнами. Это настоящая могила... И именно тогда он обращается к литературному делу, если так можно назвать писательство в земляной яме. Он создает замечательные памятники русской письменности - исторические документы эпохи, среди которых первый по своему значению - автобиография. Кстати, это и первая художественная автобиография в русской литературе. Влияние этих документов столь велико, что после 15 лет заточения в апреле 1682 года Аввакума сжигают. Другого способа принудить его замолчать нет. Ему было тогда 62 года.

Я перечитывал "Житие" и упорно искал ответ. Почему человек не развалился, не умер? Почему оставался неуязвим в голоде, неимоверной стуже и бедах? В чем основа этой стойкости?

...Теперь я читаю все, что нахожу о лечении Бехтеревым внушениями. Это поразительно! Я глотаю каждое слово, они врастают в мою плоть, их не оторвешь уже никакой силой. Ведь можно внушить себе определенные мысли - и преодолевать болезненные состояния!
Впечатляющий пример владения собой приводит в книге "Таинственные явления человеческой психики" советский физиолог Л. Л. Васильев. На гастролях цирка в Ленинграде артист То-Рама демонстрировал нечувствительность к боли. Васильев познакомился с ним. Под именем То-Рама выступал австрийский инженер-химик. Он и рассказал о том, как стал артистом.

В конце первой мировой войны этот человек был тяжело ранен осколками гранаты. В госпитале его состояние сочли безнадежным. Его поместили в палату смертников. "Тогда, - рассказывал австриец, - во мне что-то восстало... Я стиснул зубы, и у меня возникла только одна мысль: "Ты должен остаться жить, ты не умрешь, ты не чувствуешь никаких болей". Я повторял это бесконечное число раз, пока эта мысль не вошла настолько в мою плоть и кровь, что я окончательно перестал ощущать боль. Не знаю, как это случилось, но произошло невероятное. Мое состояние стало со дня на день улучшаться. Так я остался жить только с помощью воли. Спустя два месяца в одном из венских госпиталей мне была сделана небольшая операция без общего наркоза и даже местного обезболивания, достаточно было одного самовнушения. И когда я вполне оправился, я выработал свою систему победы над самим собой и пошел в " этом отношении так далеко, что вообще не испытываю страданий, если не хочу их испытывать".
Жажда жизни, жажда выздоровления, вера в победу становятся такими могучими, что я уже не сомневаюсь в своих силах. Силой духа я по-новому организую все процессы в организме. Вздор, будто человек не может вмешиваться в деятельность внутренних органов. Ведь человек заболевает в большинстве случаев под влиянием определенного душевного состояния, которое становится доминирующим. В итоге неизбежно и расстройство организма. Стало быть, такая связь между духом и внутренними органами тесна и непосредственна.

И как-то ночью я понял, что лекарства и врачевания бессильны. Напор тяжких переживаний, волевая рыхлость превратили меня в раба недугов. Не существует бесследных мыслей. Все мысли влияют на наши физиологические системы. Они суживают или расширяют сосуды, задерживают деятельность пищеварительных органов, нарушают сон или бешено гонят сердце. Невозможно проследить все множество ответных реакций. Скверные мысли, горе, не блокированное волей сопротивления и мужеством поведения, злоба, раздражительность, страхи, жалобы, сомнения, беспокойства - все это оборачивается расстройством организма, а в течение длительного времени - хроническими расстройствами на уровне болезней.

Надо воспитать себя, а точнее, перевоспитать, дабы несчастья, горе, усталость и беды не обращались в подавленность, беспомощность, растерянность, страх, а, наоборот, разбивались об энергию сопротивления. Надо, чтобы единственным ответом на подобные чувства и события было поведение, организованное на преодоление печальных и трудных обстоятельств. Ссылаться на занятость для оправдания бездеятельности не следует. Именно против преодоления забот, тревог, усталостей, душевной опущенности и существуют формулы воли. Если после нескольких лет занятий случаются срывы, не стоит огорчаться. В срывах и падениях не поддаваться неверию и слабодушию — продолжать занятия.

И у меня было не все гладко. На первых порах и даже через годы в трудных столкновениях с жизнью доводы самовнушений порой рассыпались, брали верх прежние чувства и настроения. Однако с каждым месяцем я туже стягивал чувства в узду.

Мне возражали, будто это обедняет человека, делает его вроде машины. Это глубоко неверно. Я избавлялся от власти болезненных тревог, яда сомнений, упадка духа, гнета тяжких мыслей. Жизнь, наоборот, становилась дороже и привлекательней.

С того мгновения я начал верить в то, что нет безвыходных положений. Есть дряблость души и неспособность верно организовать свою жизнь и поведение. Любое непреодолимое стечение обстоятельств должно вызывать лишь одну реакцию: волевой отпор поведением.
Жизнь - это огромный дар, нельзя жить тускло, а я уже привык к постоянным беспокойствам, сомнениям, страхам, озабоченности - другим я и не был последние полтора десятка лет. Как можно жить, когда нет радости в жизни, когда не ждешь с интересом каждого дня?! Как не заболеть, коли ты в вечных страхах то за здоровье, то за какие-то прочие обстоятельства?! Дни в сомнениях, болезнях, страхах - ведь это не жизнь. Она теряет привлекательность, ее заслоняют беды, заботы, и мы уже не живем, а существуем по привычке. А все это означает и соответствующее состояние наших внутренних органов, их тонус, характер реакций, способность к сопротивлению неблагоприятным факторам. Организм буксует, чадит, самоотравляется и в итоге ломается во многих звеньях.

Да, да, надо изменить главное - отношение к жизни, взгляды на беды, несчастья и вообще на все!.. Когда я это понял, меня охватила лихорадочная радость! Нашел! Это то, что я искал! Теперь уже не играет роли, чем я болею. Этот отпор универсален. Он выведет мой организм из тупика!
В те дни я заново передумал все мысли, которые так потрясли меня летом 1977 года. Теперь это было уже не отчаянное горение, а определенное поведение, мое место в жизни и соответствующее отношение ко всевозможным предприятиям и срывам - и ничто другое. Волевое сопротивление, мужество поведения - все это наделяло необыкновенной радостью, забытой так давно, что я все те недели находился как в бреду. Я с содроганием думал о своей прежней незащищенности, бессмысленности в поступках, дряблости... Отныне все иначе!

Отныне любая беда, любые срывы, неудачи - это объекты работы, и ничто другое. Нет безысходности - выход всегда существует!
С первых недель нового состояния я начал поправляться. Нет, болезнь сохранила инерцию, и все ее проявления давали о себе знать вполне определенно, но сила их притуплялась с каждым месяцем.

За осень и зиму я наметил решить несколько задач. Основная - отказаться от лекарств. Они вносили хаос в реакции организма и в значительной мере снижали его защитные свойства. Лечить надлежит не болезнь, а причины, ее породившие. Таблетки способны обеспечить устойчивость на несколько недель, а я хочу быть хозяином здоровья. Не позволю и не допущу, чтобы жизнь находилась во власти таблеток. Обращаться к лекарствам необходимо лишь в критических случаях. Организм лечат его внутренние силы и никогда - лекарства. Лекарства лишь помогают преодолеть болезненное состояние. Поэтому мне и не помог двадцать один антибиотик, который я пропустил через себя к тому времени. Надо оздоравливать организм - крепкий, выносливый организм сам задавит все болезни. В этом моя генеральная задача.

Обязательно отказаться от снотворных. Они разрушили естественный сон, превратили меня в раба таблеток. Я страшился остаться без них. Но как можно мечтать о возрождении жизни и использовать снотворные, прямо влияющие на все психические процессы?! Таблетки - это уже признание своей зависимости от обстоятельств, это нарушение главного принципа возрождения, это червоточина в системе воли. Недопустима гнилая опора в новой постройке. Прежде, при старых взглядах, подобные лекарства оказывались неизбежными, но теперь я другой, навсегда другой.
Какое же презрение я испытывал к себе прежнему! И в самом деле, сломаться не в рискованной экспедиции, не при трагическом стечении обстоятельств и не в какой-то роковой эпидемии, а в московской квартире, в тепле, среди лекарств, обилия пищи, забот близкий! Это ли "не позор!..

…Находясь в новом психическом состоянии и по-новому понимая жизнь, я уже ощущал способность к безграничному управлению собой. Первая схватка за себя - отказ от искусственного сна. Возвращение природного сна я не называл ни пробой сил, ни попыткой - для меня здесь не было обратного хода. Я исключил отступление. Конечно, от безоговорочности решения отдавало истеричностью, однако в том состоянии вполне оправданной. Я ведь не сомневался в успехе, а это и есть то самое бехтеревское страстное, могучее и безоглядное убеждение, которое стирает прежнюю связь в мозгу.

Итак, вечером 14 сентября я выложил на ночной столик две таблетки, одну из которых переломил, надвое. Половинку я вернул в коробку. Доза была уменьшена на четверть. Нечего помышлять о выздоровлении без восстановления здорового сна. И это уже умножало готовность к сопротивлению.
Я проспал на уменьшенной дозе, как обычно. И следующую ночь проспал на той же дозе. Я решил постепенно снижать уровень лекарств в организме...

…Задремал, когда уже занимался день. И тут же поднял себя. Отныне я решил строго соблюдать час подъема.
Цену слабости и разболтанности я уже познал. Надо быть беспощадным к себе, иначе сложно восстановить сон, иначе будут одна расхлябанность и напрасные тяготы. …

…И наконец, я бритвой раскрошил половинку таблетки на три корявые частички. Это- было смешно, снотворный эффект таких доз был почти нулевой. Но я не хотел ставить организм в пиковое положение. Он привык к препаратам и на их отсутствие мог отозваться самым настоящим лекарственным психозом наподобие алкогольного... Конечно, я не спал. Временами забывался, но тут же меня прожигало, как током. И все же это блуждающее забытье обеспечило какой-то отдых...

Когда я допил последнюю частичку, настало время спать вообще без снотворных. Как ни был я защищен внушениями, ночь надвигалась стеной. Я встряхивал себя, освобождаясь от наваждений, но тут же возвращалось чувство беспомощности и возбуждения. Я повторял слова внушений и возрождал прежнюю решимость. А ночь уже потушила огни за окном и наполнилась тишиной. Кто жил на снотворных столько лет, сколько я, поймет мое состояние. В половине четвертого поднялась температура. Я казался себе обваренным, горел. Необычайное нервное возбуждение лишило возможности лежать или сидеть. Я шагал по комнате... Однако с утра включился в обычную работу. Я работал, занимался всеми прочими делами. И все время ощущал жар. Возбуждение не умерилось к ночи. Снова я не сомкнул глаз. Это был настоящий бунт организма. Безрадостные мысли гнули меня, но я не сдавался, выстраивая свои доводы. Лишь через преодоление привычки к искусственному сну - путь к выздоровлению! …

…Второй год отвыкания от снотворных я спал по 4-5 ч, и нередки были сквозные бессонницы. Подлинное восстановление сна наступило через три года. Оно было связано с общим оздоровлением организма…

…Я обязан был двигаться. Но мне еще были недоступны тренировки и бег, поэтому осенью, зимой и весной решил осваивать ходьбу, а дальше приступить к тренировкам. Ц ничто, и никто не остановит меня!
Первые прогулки... 8-12 мин топтания возле подъезда. На большее недоставало сил. Я становился мокрым, и меня начинало мутить. Эти первые недели меня сопровождали жена и дочь. С собой они несли запасные вещи - вдруг меня зазнобит или охватит ветер. Да, да, я был жалок и смешон! Я был таким, но не моя решимость. Она крепла с каждым часом. Я видел будущее и в нем себя.
Через 3-4 недели я поставил новую задачу - отойти от дома на триста метров. Когда я возвращался, мир качался и чернел, в ушах ревели водопады…

…Я становился все нечувствительней к невзгодам. Чем отзывчивей мы на невзгоды, неудачи, боли и тому подобное, тем, значит, больше боимся их и полнее оказываемся во власти страхов, которые сильнее всех ядов и болезней подтачивают организм. Я начал подрубать эту связь. Освободиться от страхов и сомнений! Я брел пока еще ощупью, но в верном направлении.

Та зима огнем и жаром прокатывала через меня. Я лишь туже взводил пружины воли. Теперь я не страшился перенапрячь их. Я уже вплотную подошел к пониманию тренировки воли. Смутно она уже рисовалась мне. Я много раздумывал, как найти формулу тренировки воли, как вернуть себе свежесть и неутомимость. Не верю, будто они даны неизменными и жизнь их лишь умаляет, сокращает и выцеживает до дна.
Во всех испытаниях я придерживался правила: преодолевать любые новые трудности, держаться программы оздоровления, а организм сам скорректирует неправильности, он этому научен природой. Вся загвоздка в том, что мы не верим ему и еще - не умеем терпеть. Мы от всего без колебаний отгораживаемся микстурами, уколами, таблетками и жалобами - сами ничего не хотим делать. Мы постоянно вносим в организм беспорядок и ослабляем его. Но самое главное - мы боимся. Страх - могущественный инстинкт. Все, что связано со страхом, организм воспринимает в первую очередь и запечатлевает чрезвычайно надежно. Так вживаются скверные мысли, болезненные состояния духа, а к ним уже и приноравливаются соответствующие функции организма - ведь страх оберегает жизнь, иначе нельзя! Организм почитает страх как своего верховного охранителя.

Я дал слово держаться в любом случае, даже если весь мир станет убеждать меня, будто я безнадежен. Пока я сам не соглашусь, ничто не может сломить меня - это генеральная установка для работы организма. Надо лишь следить за строем мыслей, не засорять организм опасными и ненужными командами. Я все ближе и ближе подступал и идее волевого управления организмом.

Я начал понимать: главное - верить. Надо непоколебимо верить в правоту и целительность того, что творишь. Ни на толику не сомневаться в себе и результатах работы. Даже ничтожная фальшь, ирония и сомнения сведут на нет любые усилия. Организм настроен на каждое ничтожное движение мысли. Любая преобразуется в физиологические реакции - это от великого приспособления организма в борьбе за выживание Беда в том, что мозг посылает не только разумные команды, - по этой причине наступает рассогласование важнейших жизненных процессов. Иначе быть не может: при накоплении определенной информации, соответствующем уровне сигнала организм неизбежно совершает поворот в сторону, диктуемую психическим состоянием. Характер имеет непосредственное отношение к здоровью. Поэтому и есть люди, способные вынести невероятный груз горя и бед, - характер оберегает их от разрушений и болезней. Радостный, волевой и деятельный характер в конце концов проведет через любые препятствия и приговоры судьбы. И при любом, даже самом неблагоприятном, стечении обстоятельств он сохраняет возможность преодоления их действием. Нельзя долго о чем-то жалеть - это всегда от оглядывания назад, сомнений в своих способностях, это умаление значения воли. Надо нести в себе правило: будь господином своих мыслей, любая мысль переходит в твое физическое состояние, осваивай дисциплинированное мышление, дави отрицательные чувства, убирай "мусор"... Моя оздоровительная программа: ванны, тренировки, разумное питание и психотерапия самовнушением - должна обернуться устойчивостью в здоровье и ясностью мышления. Без этого жизнь не представляется мне достойной, и я буду искать пути возрождения ее. Но пока нужно терпеть. Заложенные семена дадут всходы. Нужен немалый срок, дабы изменить инерцию и в мозговых процессах, и в физических. Слишком долгим было время развала и невежественного отношения к себе.

Физические нагрузки - великий согласователь всех основных процессов в организме. Повышение тренированности не может не повлиять благотворно на устойчивость организма, его способность сопротивляться болезням - это общий принцип.
Не тренировки погружали меня в болезненность, а неспособность нервной системы переносить даже незначительные напряжения. Я сдал нервно, а уже после, что называется, "посыпался" и физически. Однако в новых условиях тренировка должна исходить из несколько иных принципов: начав с ничтожного, нужно приучить организм к нему и по капле увеличивать это ничтожное. Боль, тяжесть сохранятся, и, надо полагать, весьма значительные, но я должен их вынести... Иного пути к возвращению в жизнь нет.
А как же иначе? Нет плохой жизни - есть неумение жить. Во всех провалах виноват я, а не жизнь. Я не сумел повести себя разумно. В нервных срывах, болезнях, бессонницах и безвыходных положениях, которые мне мерещились, - неумение жить. Во всех провалах виноват я, а не жизнь!
Эти слова по-новому определяли отношение к жизни. И они делали меня крепче. Поистине, слово - знамя всех дел...
Я упрямо продолжал тренировку в любом состоянии, упрямо набирая наклоны и вращения. Все в этой работе свято - она для здоровья и возрождения!

Часто я начинал шептать вслух: "При различных наклонах облегчается ток крови, рассасываются солевые отложения, уши не болят, питается мозг. Я очень устойчив. Я как чугунная чушка, и все вокруг меня на месте. Я не знаю, что такое боль и головокружение!" А потом уже без всяких формул и заданностей вырывались слова веры в победу.

Этот путь так сложен оттого, что я слишком далеко ушел в развал и бессилие. Я почти погубил себя невежеством. Теперь я отрицал любые причины развала и болезней: и тяжкий труд, и беды, и несчастья. Ничто не имело уже власти над жизнью, кроме воли. Только мысль способна беду сделать бедой, а тяжкую работу - горем и надрывом. Только сознание определяет роль любого явления для твоей жизни. Закаленное, воспитанное сознание любую беду принимает лишь как задачу - и преодолевает ее. Болезнь и смерть - это прежде всего поражение воли

Че-то как-то тоскливо. Все прекрасно понимают,что без помощи (и чем ее больше,тем лучше)сам себя не вылечишь. Но друг другу талдычат избитое "помоги себе сам". А если себя сам из коляски (или чего там еще)не поднял. То ленивый ты товарищ и сам ничего не хочешь.

Ответ для anastasija:
у меня есть друг на коляске (травму получилл во вторую Чеченскую компанию ) он и себя поднимет и еще десятерых ... там не руки, а пресс гидравлический

Ответ для Святослав:
Я имела в виду,что больше разговоров "вылечи себя сам", а не просто "подними" или "приподними". Читаешь иногда и думаешь "и зачем нам медицина если друг другу доказываем,что сами себя вылечить способны?". И кто сам себя не вылечил тот ничего не хочет делать.
Если бы так все было просто - инвалидность исчезла бы как класс.

Ответ для anastasija:
ты права ... есть то, что не поддается лечению и можно только не упасть духом,а упал, так что делать, даже организмы у всех разные